 Светлая wrote: |
|
Хорошо.
Излагаю, почему Николай Достом не может быть ну никак.
Вот несколько выдержек.
Видный сановник Ламздорф оставил схожие воспоминания: "От просящих хлеба нет прохода. Окружают повсюду толпой. Картина душераздирающая. На почве голода тиф и цинга". Мало того, министр иностранных дел Гире "в ужасе от того, как относятся к бедствию государь и интимный круг императорской семьи".
Царь... не верит, что есть голод! За завтраком в тесном кругу "он говорит о голоде почти со смехом". Находит, что раздаваемые пособия только деморализуют народ, вышучивает тех, кто уезжает в губернии, чтобы наладить помощь.
Вот вам типичный пример АНТИДОСТОВСКОГО поведения.
Как известно, Дост – самый большой мастер искать какие-то проблемы (и, естественно, находить их), чтобы над ними потом горько плакать и рыдать (так работает его творческая функция ЧИ вкупе с болевой ЧС).
Дост бы начал в этом случае рвать на себе волосы, причитать и клясть все на свете или что-то в этом духе.
Но вот так отреагировать – это абсолютно противоречит достовской натуре и сущности.
Приведу дальше, для прояснения ситуации.
Собственно говоря, Николай далеко не первый монарх, печально прославившийся полнейшим ничтожеством. Бывали и почище. Однако в иных случаях положение спасал "могучий ум при слабом государе". Столь же ничтожный Людовик XIII сохранил достаточно ума, чтобы фактически передать власть в руки кардинала Ришелье, незауряднейшего государственного деятеля.
Однако Николай — и побуждаемый женой, и по своей инициативе — решительно избавлялся от всех мало-мальски выдающихся министров. В 1906 г. произошло событие, до сих пор не оцененное по достоинству: увольнение в отставку министра финансов, а позже Председателя Совета Министров С. Ю. Витте. Именно Витте провел в жизнь реформы, обеспечившие конвертируемость русского рубля, ввел золотую валюту. При нем рубль полностью обеспечивался золотым содержанием. Еще несколько лет упорной работы в том же направлении могли вывести Россию из тупика — но Витте был чересчур незауряден, а потому отправлен в отставку. Кстати, поминавшееся выше отсутствие смелости привело к тому, что у царя вошло в обычай отделываться от министров довольно подленьким способом — вызвав и обласкав того или иного сановника, Николай отправлял его, заверяя в своей полной благосклонности, но буквально назавтра же появлялся дворцовый фельдъегерь с высочайшим указом об отставке. "Он смотрел на своих министров, как на простых приказчиков", — вспоминает очевидец. Слишком активный и инициативный человек всегда был подозрителен. Назначая премьер-министром Коковцова, царь спросил прямо: "Надеюсь, вы не будете меня заслонять так, как это делал Столыпин?"
Воз увяз в трясине. Монархия в феврале рухнула. Многозначительная деталь: петербургский градоначальник генерал Хабалов, которому было поручено подавить беспорядки, даже не в состоянии был напечатать увещевающие воззвания. С превеликими трудами выпустив несколько экземпляров листовок, послал городовых наклеить их "гдe-нибудь". Дальше ехать некуда... Шульгин писал: "Дело было в том, что во всем этом огромном городе нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти... и даже не в этом... Дело было в том, что власть сама себе не сочувствовала. Не было, в сущности, ни одного министра, который верил бы в себя и в то, что он делает" (215).
Ставка Николая на бездарности ничем другим закончиться и не могла... Столыпин сказал однажды: "Никто не может отнять у русского государя священное право и обязанность спасать в дни тяжелых испытаний богом врученную ему державу". Но дело как раз в том, что Николай сам, добровольно, снял с себя это право. "Отрекся, как роту сдал", — не без брезгливости замечает Шульгин.
Какие выводы отсюда можно сделать?